Тема: Интервенция в Шенкурске 1918-1919 гг. От Валеры Николаева

[Лесник-61]

У дальней родни забирали деда на гужевые перевозки во время интервенции . Вот он привез револьвер СМИТ-ВЕССОН, три гладскоствольных капсульных пистолета, кучу капсулей и пулемёт МАКСИМ. Бабка говорила, ещё винтовки были, тех мы тоже не нашли. Пулемёт с винтовками где-то закопал, мы найти не смогли, револьвер отобрал участковый в семидесятых, а с гладкоствольных дульнозарядных капсульных пистолей мы стреляли в детстве. В лес ходили на "охоту", ворон стреляли, но они улетали  . Потом уехал учиться и куда делись не знаю. Оставалась только берданка 28 калибра, с той до 1985 года на охоту на уток ходил братан, пока менты не отобрали.  Пистолетов жалко, братан просрал все.

[Пянда]

Лежат в сарае. К моей пушке не подходят. Одна большего калибра так в печке до сих пор торчит....

[Пянда]

Дополню из инета, если автор темы не против:

Отрывок из дневниковых воспоминаний санитара 337-го полевого госпиталя армии США Годфри Андерсона (в авторском переводе и журнальном обработке). На фотографии - та самая речная петля Паденьги, которая удавкой захлестнулась на шее роты А, потреявшей в бою сразу 17 человек пропавшими без вести. Навсегда. Их тела так и не были найдены. Итак,...

"Ass: начало конца
Усть-Паденьга была наибольшей из группы трех деревень на западном берегу Ваги в 15 милях к югу от Шенкурска. Село Нижняя Гора располагалось ближнее всего к врагу – примерно в полумиле к западу от Усть-Паденьги и чуть дальше от Ваги, двинского притока тогда уже накрепко замерзшего в своих высоких ущелистых берегах, укрытых глубокими снегами. Примерно в трех четвертях мили к северу от Усть-Паденьги располагалась деревня Высокая Гора, длинно растянутая по важскому берегу. Дорога от Усть-Паденьги проходила тут по небольшому деревянному мосту. Речка в этом месте шла от леса и, поворачивая под прямым углом на север, шла широким полукругом на восток как раз у самой Высокой Горы.
Подразделение казаков расположилось в Усть-Паденьге, несмотря на то, что им было приказано занять Нижнюю Гору. Но они рассматривали этот населенный пункт как дерьмовую позицию и ловушку, из которой в критическом положении трудно уйти. Поэтому защита Нижней Горы была принята взводом стрелков роты «А» из 46 человек под командой лейтенанта Мида. Он с половиной взвода расположился в самой южной части села, поручив другой половине под командой взводного сержанта занять северную оконечность деревни. Примерно в миле к северу отсюда остальная часть роты «А» с тремя полевыми подразделениями во главе с капитаном Одджардом встали на позиции в Высокой Горе.
Несмотря на активность и нахальство вражеских патрулей, некоторое время они контролировали ситуацию вокруг деревень, наблюдая за местностью через бинокли и освещая ее ночью сигнальными ракетами. На рассвете 19 января, как известно, эта идиллия была сметена артиллерийским штормом. Внезапно, без предупреждения тяжелые орудия боло открыли ураганный огонь. Они были многочисленны, дальнобойны и скрыты в лесу за Вагой, чем превосходили скудное количество наших полевых трехдюймовок, выделенных для поддержки подразделений роты «А».

Bolo: ребята-ежики
В неверном свете зимнего утра лейтенант Мид охватил биноклем отдаленную песрпективу перед своими позициями. От леса вне реки на расстоянии мили появились пехотные цепи большевиков численностью в сотни человек, пахавшие трехфутовую целину снега под прикрытием разъяренного заградительного огня своей артиллерии. Они еще находились вне зоны поражения ручных пулеметов и винтовок нашей обороны. Тяжкий артобстрел продолжался в течение часа. Атакующие волны приблизились к разрывам, и артиллерия немедленно сбавила свою активность. Это, очевидно, было сигналом для тех большевиков, которые целым роем в сотню человек вдруг появились из снегов лощины перед самыми позициями. Эта штурмовая группа пробралась сюда под покровом ночи и скрытно зарылась в сугробы в ожидании условного сигнала к нападению. Теперь боло, одетые в белые маскировочные блузы, двигались на холм, примкнув винтовочные штыки и ощетинившись стволами ручных пулеметов.

Kill all: смерть в снегах
Всполошенные американцы во все лопатки бросились занимать боевые посты в блокгаузах и траншеях, открыв ливень разрушительного огня по наступающим цепям. Но они были слишком многочисленны, отчаянны и свирепы для нашей тонкой обороны, сдуваемой свинцовым штормом. Взвод казаков из Усть-Паденьги примчался на помощь, но взялся за войну не с того конца, неверно оценив расклад сил. Как солдатам им лучше было бы зверски сопротивляться атаке врага. Вместо этого казаки пустились в разногласия, заочковали и в панике бросились бежать назад, бросая свое оружие. Многие из наших людей в этой отчаянной борьбе были убиты, еще многие ранены. Враг уже вошел в верхнюю деревню, собираясь в штыки решить судьбу своей жесткой и умной атаки. Американцы откатывались в нижний конец села по главной улице и вскоре ощутили на себе жуть пулеметного огня в упор, когда «советы» настроили ручники в верхней части деревни и, не жалея патронов, чесанули вдоль по анфиладе сельской магистрали. Наша пехота с руганью и воплями попряталась на задах домов, выстроившихся в ряд. Это означало одно: оборона рухнула окончательно и спастись можно было только драпом через глубоченный снег, заборы, дворовые постройки и навесы, мчась изо всех сил и надеясь на солдатскую удачу. Некоторые из ребят падали в рыхлые сугробы и исчезали в них навсегда…

Run: под ливнем пуль
Лейтенант Мид и оставшиеся в живых каждый самостоятельно достигли позиций второго взвода в нижнем конце села, где наши парни отчаянно стремились удержать приближающегося врага. Теперь, когда два взвода были объединены под одним руководством, решение командира состояло в том, чтобы сделать попытку отступления к Высокой Горе, где и примкнуть к главным силам роты «А». Эта перспектива были единственно верной в том положении и тем не менее – ужасной. Между двумя населенными пунктами не было никакого стрелкового или артиллерийского прикрытия и добрую половину мили американцам предстояло бежать по дороге, по пересеченной местности по долине, открытой всем пулеметным ветрам врага. Артиллерия прикрытия бездействовала, нарушая всякий здравый замысел операции по отступлению. Иной альтернативы не было, кроме ужасного пути по склону холма через равнину, затопленную по пояс глубоким и вязким снегом, на убойном прицеле у противника. Время от времени кому-то не везло, и он падал убитым или раненным. Те, кого не шлепнуло до смерти сразу, окоченели позже на лютом морозе. В тот горячий денек температура воздуха упала до минус сорока пяти градусов.
Поддержка отступления артиллерией потерпела неудачу, потому что русские стрелки, прикрывавшие канадцев, в панике бросили свое оружие при виде большевистской орды, прущей по реке и от леса через снега, и американцев, бегущих по опустошенной Нижней Горе. Капитан Одджард, угрожая трусам пистолетом и рискуя жизнью, сумел остановить лавину русского бегства их траншей у батареи канадских артиллеристов. Но время было потеряно: слишком поздно, чтобы действительно помочь отступлению взвода лейтенанта Мида.

MIA: павшие без вести
Офицер и остатки его войска наконец проскочили через наши заставы в Высокой Горе и попадали в ближайшие убежища, будучи от страха, напряжения и переживаний скорее мертвыми, чем живыми. Из 47 человек, находившихся с лейтенантом только семеро не было ранено, включая самого Мида. Лейтенант Хью Макфэйл вышел с группой добровольцев и санным поездом, вытащив часть раненых из-под огня. Но судьба семнадцати американцев с того дня не прояснилась более никогда. Они словно растворились в огне страшной атаки – без следа, навсегда…
В течение ночи с 19 на 20 января группа канадских артиллеристов во главе с лейтенантом Винслоу с двумя орудиями переместились в Шенкурск. В то же время гарнизон казаков в Усть-Паденьге, не имея никакого желания подвергнуться той участи, которая выпала на долю гарнизона американцев в Нижней Горе, с наступлением темноты оставил позиции с тем расчетом, чтобы враг не увидел их отступления из деревни. В остальную часть дня и всю ночь большевики обрушивали свой огонь на Высокую Гору. Пять блокгаузов обороны в этом селе стойко держались под жестоким обстрелом и понесли лишь незначительные потери на обороняемой территории.

Meat: русская мясорубка
В течение двух дней – 20 и 21 января – волны большевистской пехоты вновь пытались штурмовать наше расположение, но попали в ужасную резню. Особенно отличились канадцы, наносившие массовый ущерб наступавшим силам врага. Все еще веря, что Устья-Паденьга занята нами, боло подвергли деревню сильному артобстрелу, пустив вслед пехотные цепи для захвата села. Они шли по тем самым следам, оставленным в сугробах нашими силами, пережившими бедственное отступление несколькими днями ранее. Они двигались на пустые позиции, неся страшнейшие потери от энергичного огня артиллерии, ручных пулеметов и винтовок, превративших долину у села в кровавую мясорубку, по которой пехота боло из последних сил волочила ноги, тщась захватить пустынную Усть-Паденьгу. Когда они ворвались на ее безлюдные улицы, то позади выживших простиралось поле, замусоренное сотнями мертвых и умирающих на снегу людей.
Противник наш был далеко не глуп. В то же время он решил изменить свою наступательную тактику. Боло поняли, что лобовые атаки пехоты без массированной артиллерийской поддержки либо не дают результата, либо опустошительно дороги и расточительным для их наступления. Снаряды на нас сыпались тысячами, но мы не могли ответить из-за малой дальнобойности своих орудий. Наши небольшие силы истощались день ото дня. Количество жертв росло.

Mortar: огонь, агония, абшид
Массивное деревянное здание больницы находилось в наиболее защищенном месте села. Лейтенант Ральф Пауэрс и медперсонал роты «А» три дня и три ночи практически без сна, лишь в минуты затишья имея возможность сомкнуть веки. Пауэрс оперировал очередного раненного солдата при свете тусклой керосиновой лампы. Здесь же были еще несколько человек, гревшихся возле печи, прислушиваясь к угрозам советской артиллерии. Огонь и гром врага пришли сюда адом, когда очередной снаряд пробил крышу и ударил в стену помещения. Три человека были мгновенно растерзаны. Раненный солдат все еще лежал на кровати, но из его ноги хлестала кровь, и бедняга чуть позже присоединился к большинству. Лейтенанта Пауэрса нашли лежащим в крови и агонии на изобранном осколками полу. Возчики Ambulance Co. срочно отправили его в шенкурский госпиталь… Ему не было суждено выжить.
Ситуация в Высокой Горе быстро ухудшалась. Анализ показал, что развернувшееся здесь сражение было лишь частью большой операции большевиков по захвату Шенкурска.

18 Pdr: по дороге разочарований
Возникла опасность окружения и уничтожения роты «А». 22 января в 22.00 ей был отправлен приказ об эвакуации с занимаемых позиций. Красные пустили в ход зажигательные снаряды. В момент начала отхода колонны один из них попал в одно из главных зданий села, которое немедленно вспыхнуло. Раненые и военное имущество двигались во главе отходящих сил, в то время как остальная часть кавалькады, тяжело обремененная и спешащая, оборонялась в аръергарде. Канадцы в этом тяжкий момент имели крупную неприятность, волоча два орудия по скользкой дороге. Часть артиллерийских лошадей была убита снарядами, часть ранена при этом осколками. Одно из двух орудий соскользнуло с дороги и опрокинулось в канаву. Все неимоверные усилия пушкарей и животин не были в состоянии сместить и на дюйм проклятую восемнадцатифунтовку – чертова пушка была загнана по самое некуда. Тогда канадцы вынули затвор и позже на пути к Шенкурску выкинули его. Всю долгую холодную ночь канадские артиллеристы, спотыкаясь в замороженных колеях и обледенелых ямах на несчастной дороге, размотанной через густые, непроницаемые леса. Далеко за спинами отходящих сил сердитый красный жар от горящей деревни грозно зимнее небо.
Примерно в 7 часов утра 23 января 1919 года почти окоченевшие, уставшие до смерти, измотанные дорогой и голодом, войска наконец достигли деревни Шолоша. Здесь было решено остановиться на дневку и вновь двинуться в сумерках. Утомленные войска набились в деревенские дома, съели по порции консервов и шлепнулись на полу в чуткой солдатской дремоте.

Kossacs: жидкая храбрость
Казаки были беспокойны, шумны и склочны, слоняясь туда-сюда без всякого дела и отказываясь хоть на время, грубо говоря, прижать задницу. Эти заразы шарахнули по стакану-другому рома и теперь производили немыслимый гам на улице. Крики, передающие самые дикие слухи. Лошади, сорвавшиеся с привязей и бегающие с топотом и ржанием, добавляя свое соло в общую какофонию и беспорядок. А затем какой-то пьяный идиот начал бабахать из винтаря, вообразив, что нас окружили красные. Многие из солдат роты «А» выбежали из домов в готовности отразить атаку врага. Капитан Одджард нашел лучший способ успокоить парней в том, чтобы построить людей и продолжить марш к деревне Спасское в четырех милях пути. Войска имели только краткий и не самый удачный отдых, а дорога меж тем шла в гору – трудная и ожесточенная сплошной темнотой.
Временами были заметны признаки того, что красные патрули сумели обойти колонну с обеих сторон Ваги, так как были замечены сигнальные огни с церковных колоколен. Колонна войск проходила через несколько малых деревень, имевших сомнительную лояльность. Однако, их удалось миновать строем без каких-либо инцидентов. Вероятно имевшиеся часовые врага принимали нас за свои войска. Колонна достигла Спасского в 4 часа утра и рассыпалась по убежищам, которые только были обнаружены, чтобы хватануть хоть кроху сна. С берега Спасского была далеко вида речная равнина и просматривалось само русло реки, но в темноте перед рассветом там не было видно ни одного сигнального огня.

[Пянда]

Face to face: оттоптанные пятки
Капитан Одджард выслал казацкий патруль для установления характера движения врага. Казаки вернулись около семи часов мрачными и пессимистичными, сообщив, что тысячи большевиков идут к Шенкурску. Несколько скептически настроенный капитан канадской полевой артиллерии Моуэт и лейтенант Мид поднялись на колокольню в первым светом дня и инспектировали окрестности через полевой бинокль. Один лишь беглый взгляд подтверждал сообщение казаков. Длинные колонны артиллерии и пехоты шли по дорогам, ведущим в Шенкурск, а на равнине масса войск готовилась к нападению. Первые пристрелочные снаряды уже падали возле деревни. Капитан Одджард немедленно поднял войска на ноги и выставил для перестрелки на самом берегу.

Dead: мертвые не проснутся
Немного правей наших позиций стояла деревенская церковь, окруженная надгробными плитами кладбища, утонувшего в снегах. Поперек дороги были сооружены дровяные баррикады, прикрывавшие установленные орудия. Их огонь корректировался с колокольни, на которой установили пост наблюдения. Телефонный провод протянули по деревьям и таким образом имели связь с Шенкурском, расположенным четырьмя милями севернее.
Физическое состояние роты А было никаким,а мораль подавлена. Они были не прочь выпить в борьбе с бессонницей, к тому же ослабли от неадекватной еды, и все это печально приблизило ребят к пределу их выносливости. Они стали необычно чувствительны к холоду, хотя температура в тот день была сравнительно милосердна, повысившись почти до ноля. По этой причине солдатам, ожидавшими на позициях атаки противника, разрешалось небольшими группами на пять минут заходить погреться в ближайший дом с теплой печью.
Советы после недавнего печального опыта не имели никакого желания подставляться под губительный огонь канадской артиллерии. В их планах было создать перевес в собственном артогне, чтобы сместить американцев с их позиций в Спасское, не подставляя свою пехоту под поголовную резню. Поэтому следующим шагом боло стала потрясающая бомбардировка.

Casualties: смерть забирает лучших
Снаряды рвались по всей деревне, раскалывая дома, рассекая улицу, дробя надгробные плиты, рассеивая поленницы и снег во все стороны. Один из шрапнельных снарядов шарахнул рядом со звонницей. Колокол громко лязгнул от попавших в него осколков. Капитан Моуэт, беззаботно прогуливавшийся возле своих орудий, был тяжело ранен. Он был срочно отправлен на санях в шенкурскую больницу, где вскоре скончался.
Немного позже, в 13.30, большевистский снаряд упал на позицию канадского орудия, разрушив ее и убив одного из стрелков. Капитан Одджард, стоявший поблизости, получил тяжелое ранение в шею и тоже был транспортирован в Шенкурск.
Ситуация теперь читалась как безнадежная. Интенсивность артиллерийской бомбардировки нарастала. Снялась с позиций и ушла последняя часть нашей артиллерии. Это враг понял очень скоро, после чего незамедлительно предпринял наступление пехоты на наши незащищенные части, исчерпавшие свои силы и стойкость. Запрос, отправленный в Шенкурск, требовал дальнейших распоряжений по обороне, но прежде чем поступил ответ, снаряд оборвал связь. После этого лейтенант Мед мудро взял на себя ответственность, чтобы начать спасительное отступление.
Рота пришла в Шенкурск 24 января около четырех часов дня. Она не имела времени на обед в Спасском, но повара выслали с конвоем утепленные канистры с горячей едой, хорошо протушенной в армейских кухнях. Голодные солдаты, отступавшие почти в безумии, в полном отупении от усталости, готовы были есть даже руками. Некоторые как следует приложились к ромовым кувшинам, чтобы стереть к чертям собачьим воспоминания о последних днях Все снаряжение было брошено как попало и где попало, а люди свалились в сон чрезвычайно истощенные перипетиями отступления.

Limey: паника за компанию
И этот день близился к концу. День беспокойный и тяжелый во всех отношениях. Большинство выздоравливающих пациентов и не тяжело больные были переведены на второй этаж больнички номер два. Каждому из них я дал наряд или обязанность по палате. Некоторые из российских наемников, работавших в госпитале, были очень обеспокоены событиями последних дней и полны самых худших опасений. Среди них была русская женщина средних лет, исполнявшая обязанности на кухне в больницы номер два. Однажды, когда я незаметно вошел туда и неожиданно появился перед ней, у нее началась истерика, притом она что-то несвязно бормотала.
Я переходил в главный корпус больниц с поручением и возле лаза в заборе наткнулся на Фредди Берда. Едва мы успели переброситься несколькими фразами по поводу жизни, как появился молодой чрезвычайно взволнованный «лайми» (англичанин. — А. С.). Он на минуту остановился, чтобы сообщить: город окружен и ни один из нас не выйдет из него живым. Фредди с презрением бросил: «О, shit!». Однако последующие события показали, что ситуация в то время была даже более критической, чем мы могли тогда подозревать.
В госпитале был настоящий бедлам. Люди носились по коридорам и гремели каблуками, мчась вверх и вниз по большой центральной лестнице. Каждый был чем-то озабочен, занят и торопился, как на пожар. Я заглянул в приемный покой на задах западного крыла. Там было множество раненых на носилках, все еще ожидающих внимания персонала. Кто-то сидел без дела прямо на полу, раскручивая на ноге или руке бинты, которыми их перевязали санитары на передовой линии фронта. Иные сидели, подперев стену, и курили сигареты. Пол был забросан одеждой и кровавыми тряпками.

Patients: где пир шумел, там гроб стоит...
Некоторые из санитаров и российских медсестер продолжали оставаться на своих местах, делая для пациентов все возможное. В другой комнате отчаянно работали хирурги. Более девяноста пациентов уже находились под присмотром медицинского персонала. Больше всего народу скопилось на втором этаже. А ведь только четыре недели назад здесь был ярко освещенный танцзал с рождественской елкой, где симпатичная грубость barishnas вальсировала под дружный хор балалаек...
Теперь здесь было тихо, никаких звуков, кроме затрудненного дыхания и негромных, казалось, предсмертных стонов. Некоторые из бедолаг понимали, что близки к кончине, но персонал ухаживал за ними до последнего. Среди мертвых здесь лежали храбрый лейтенант Пауэрс и галантный канадский капитан Моуэт... Я поспешил обратно во второе отделение госпиталя. На открытой площади, где казацкая конница имела обыкновение проводить тренировки, я услышал шум возле конюшни. Посмотрев в ту сторону, заметил, что она охвачена огнем и, переполненная сухим сеном, горела неистово. В то время я не придал значения этой символической картине.

Polar Lights: драп-марш сквозь ночь
Мрак ранних арктических сумерек начинал сливаться с тенями густых сосен. Небо было пасмурным, но на севере Aurora borealis начала свои отчаянные корчи, раскатывая гардины полярного сияния. Холод усиливался — температура скатилась гораздо ниже нуля...
Увольнения личного состава были аннулированы. Враг бросил в город несколько пристрелочных снарядов и, получив таким образом нужные данные, теперь ждал рассвета, чтобы начать полноценную бомбардировку. От кафедрального собора с пятью куполами донесся печальный лязг колоколов, отбивавших вечерний звон, но ни одного звука не дошло в городские предместья от большого монастыря. Он стоял, окруженный высокими белыми стенами, промерзший, тихий и немой. Suddenly night had fallen!
Еще вечером поступили приказания подготовить всех пациентов (сто или более человек) для эвакуацию их вниз по реке — в главный госпиталь. Никто из нас не понимал всего масштаба событий, а о большем никто нам не потрудился сообщить.
Нам дали приказ: повесить на окна одеяла, чтобы большевики не могли тщательно прицелиться по ярко освещенному зданию. Совсем нелегкой задачей стала упаковка некоторых раненых в спальные мешки. Были те, кому малейшее прикосновение приносило тяжкие страдания и адскую муку. Но крайняя спешность не оставляла нам иной альтернативы: мы всовывали раненых в теплые спальники, несмотря на их отчаянные крики. Иногда случалось, что пациент в бреду или от боли начинал бороться и бороться свирепо! Но все эти попытки сопротивления медицине были сломлены грубой силой.

Way to North: вперед — назад!
Пациенты были уложены попарно в сани на солому, укрыты одеялами, затем проверены медицинскими работниками. Каждый из них получил на всякий случай или лекарство, или порцию рома для укрепления духа. Мы не задавались вопросами, где и у кого были взяты сани и лошади. Мы передвигались с места на место, останавливаясь на этом долгом пути отступления лишь для того, чтобы получить новый приказ на передвижение. Мертвые должны были остаться. Живые — двигаться вперед. Британское верховное командование предложило оставить раненых и больных, дабы не увеличивать их страдания дорогой, но американские офицеры категорически отказались принять это предложение. Канадцам рекомендовали оставить их пушки и занять место по главе колонны.
Мы, персонал 337-го полевого госпиталя, загрузив последних пациентов, отправились к казармам с приказанием получить ботинки Шеклтона (которые не надевали никогда прежде), пальто длиной до лодыжек, свитера, казенную униформу и кожаные безрукавки, плюс кашне, двойные рукавицы и меховые шапки. Все это — в дополнение к винтовке, штыку и боеприпасам.
Лично я не понимал, что мы оставляли Шенкурск навсегда, поэтому со спокойной душой оставил там часть своего личного имущества и письма. Впрочем, все мы оставили там наши «оловянные» шлемы, противогазы и казенные вещмешки.
Только увидев переполненные отступающими, охваченными волнением, улицы, царивший на них хаос, я понял, что мы, похоже, оставляем Шенкурск навсегда.

«Oh, shit»: плетка для чертей
В британском штабе в течение дня тоже пахло срочной эвакуацией. Враг уже вплотную подтянул свою тяжелую артиллерию, в том числе 9- и 7-дюймовые пушки и несколько гаубиц. Выпущенные из них снаряды оставили в городе множество воронок, не позволявших сомневаться в намерениях и силе большевиков. Провода коммуникаций были оборваны. Вспышки орудийных выстрелов, прозвучавших на рассвете, красноречиво свидетельствовали о том, что город уже в значительной степени окружен и даже к северо-востоку и к северо-западу отход по долине может быть остановлен силами противника. Дошли слухи о том, что вражеские войска уже имеют доступ к главной дороге нашей эвакуации — пути в северном направлении. Альтернативой нашему исходу из района противостояния была гибельная перспектива остаться здесь, чтобы попытаться пережить разрушительную бомбардировку без надежды на помощь, которая не смогла бы пробиться к нам из-за почти непроходимого льда или необъятных снегов. Поэтому окончательным решением стал приказ на немедленную эвакуацию союзных сил.
Насмерть уставшие стрелки роты А были разбужены после краткой дремоты и посвящены в дальнейшие планы. Среди жалобных протестов звучали гневные выкрики и горькие проклятия измученных людей, вспоминавших свои страдания и понесенные потери. Но приказ есть приказ — пришлось собраться и выкатиться со своими пожитками из тепла на холодную улицу.
Рота С вышла в путь с некоторым подъемом духа (появилась хоть какая-то определенность!), но не слишком осчастливленная поворотом событий. Парням пришлось бросить многое из дорогих сердцу вещей, чтобы освободить место для предметов первой необходимости. Да что там личное барахло! Большие склады оборудования и снаряжения, одежда и продуктовые пайки были брошены в массовом порядке. Каждый из солдат был волен взять все, что душе угодно, но все были предупреждены: не брать ничего лишнего, что могло бы затруднить движение на марше. Все оставленное было немедленно растащено и приспособлено под свои нужды гражданским населением, остававшимся на территории, занимаемой боло.

Evacuation: тс-с-самка собаки, ни звука!
Наступила полночь, время, когда наша кавалькада должна была тронуться в путь, но какая-то неготовность мешала нам двинуться в дорогу. Плохо освещенные улицы Шенкурска были переполнены испуганными людьми, которые слонялись туда-сюда, метались и носились во всех направлениях без видимой цели и смысла. Множество местных жителей имели серьезные основания, чтобы бояться вторжения большевиков. Эти люди грузили в сани самое дорогое имущество, наваливая на него горы повседневных вещей, поверх которых усаживали тепло одетый в дорогу молодняк. Беженцы тыркались в этой тревожной массе, готовой к отступлению, чтобы найти себе местечко в колонне. Среди этих людей мы заметили и наших миловидных barishnas, тех самых барышень, с которыми так весело танцевали в рождественские праздники. Раздраженные офицеры разъезжали в этом бардаке, пробуя установить хоть какой-то порядок.
Где-то после часа ночи конвой получил сигнал начать движение. В это же время пришло сообщение, что главная магистраль отхода перерезана двумя ротами боло. Тогда было решено изменить маршрут и покинуть Шенкурск по небольшой второстепенной дороге, которая уходила из города на север и соединялась с трактом примерно через двенадцать миль. Так задворками, почти огородами мы оставили стратегическую точку обороны союзных сил на Севере России.
Казацкие бойскауты-мальчишки разведали этот спасительный выход из окруженного города. Они прошли среди нехоженых снегов и сообщили, что путь отхода чист. Мы двинулись по вяжущим ноги сугробам...
Казаки в сопровождении канадской артиллерии двигались впереди колонны, уже невидимые, будто сгинувшие где-то во мраке леса. За ними следовали более полусотни саней с сотней раненых и больных. Когда последние из них миновали монастырскую стену на границе города, британские, американские и русские пехотинцы общим числом около тысячи человек прошли по Вологодской улице, оставив позади лабиринт из путаницы колючей проволоки. Так были оставлены последние из блокгаузов на краю города.

Refugee: босые души
Гражданские беженцы числом до пяти тысяч человек подпирали наш тыл. Нервные и испуганные, они изо всех сил погоняли лошадей, впряженных в их перегруженные сани, стараясь сохранить скорость и строй в быстро идущей колонне. Люди тащились около этого скорбного обоза, толкаемого вперед страхом, нуждой и отчаянием. Мужчины и женщины шли пешком, а малыши с испуганными глазами, привязанные к имуществу, сидели наверху поклажи. Иногда сани с имуществом беженцев застревали в сугробе, и целая семья толкалась вокруг в попытках спасти свой скарб. Иногда сани опрокидывались, вся поклажа рассыпалась по глубокому снегу, и женщины с криком воздевали руки к небу, прося помочь в их беде одного или всех византийских святых сразу. Тяжелое положение этих хороших людей не могло не вызвать наше сочувствие, несмотря на беспокойство по поводу собственных неприятностей. Эти люди бежали от непримиримого и мстительного противника, оставляя свои дома и нажитое добро, чтобы найти дружественное прибежище где-то далеко на севере.

No sleep: от Шенкурска к Шеговарам
Люди 337-го полевого госпиталя двигались в сопровождении конвоя почти в полной темноте. Огромные ели, заступающие нам дорогу, вздымали вверх свои ветви, сгибающиеся под весом снега, и они смыкались вверху мрачным сплошным пологом, пресекая проникновение даже самого слабого света. С каждой стороны нашей таежной дороги лежали сугробы по горло глубиной. Множество санных полозов, пробороздив лесной проселок, оставили на нем колеи, меж которыми рябила полоса лошадиных следов и ухабов, которые в темноте не были видны, и люди, спотыкаясь о них, то и дело падали и с трудом поднимались на ноги, перемогая тяжесть усталости и чрезмерный вес снаряжения.
Это испытание было особенно жестоким для ребят из роты А. Все они были плотно заняты, не зная отдыха и покоя, в течение целой недели. Они начали движение «колонной по два», но уже скоро не смогли держать строй и отрешенно брели, спотыкаясь, падая, поднимаясь и снова падая в полном отупении без желания помогать кому-то. Они мечтали об одном: преодолеть наконец эту адову дорогу. А для этого надо было двигаться не останавливаясь. Весь лишний груз полетел к чертям на обочину, что знаменовало отчаянные усилия пережить этот ужасный и спасительный марш. Ребята одного из взводов обкорнали полы своих длинных шинелей, и это оказалось вполне целесообразным в условиях этой трудной дороги. Позже парни побросали значительную часть снаряжения: ранцы, штыки и даже зимние шинели, находя их слишком тяжелыми и ненужными. Я брел вслепую сквозь тьму, как и все, в теплых, но негнущихся шэклтоновских ботинках, часто спотыкаясь, скользя и распахивая носом обледенелую дорогу. Чтобы не быть задавленным идущими вслед людьми, лошадьми и повозками, нужно было быстро вскочить и продолжать путь. И хотя наш драп-марш происходил при минус 35 градусах по Цельсию, я вскоре был насквозь мокрым от пота...

Fatigue: вкус мороза
Кашне, прикрывавшее рот и нос от резкого холода, обросло сосульками. Время от времени я смахивал их, чтобы нормально дышать на быстром ходу. Я плохо понимал, кто и где находится в этой спорадически бегущей колонне войска. Всякий раз, когда дорога шла под уклон, я вставал ногами на полозья впереди идущих саней, избегая соблазна рухнуть в них от усталости и ехать в них. Как я зауважал выносливых русских лошадок, перед которыми чувствовал себя немного виноватым из-за того, что добавлял им, измученным дорогой, долю своего веса...
Время тянулось бесконечно. Но вот дорога в снегу резко пошла под уклон, и вся наша кавалькада вырвалась из лесной теснины на открытое пространство замерзшей Ваги. Взгляду стало немного просторней и теперь можно было видеть хоть немногое из того, что творилось вокруг. Но после пересечения русла реки наша разрозненная, беспорядочно идущая колонна вновь погрузилась во мрак ночной тайги.

Slumgullion: раскрывай хлебало!
К утру на далеком востоке забрезжил серый рассвет. Гром орудий у Шенкурска приветствовал его своим зловещим пробуждением, загрохотав в 10—12 милях за нашими спинами (очевидно, враг еще не знал, что «птичка бросила гнездо»). Тяжелое гудение «бога войны» на несколько минут подстегнуло шаг отступающих войск, но вскоре усталость и отупение взяли верх — мы шли монотонно, разматывая ногами милю за милей.
Примерно час спустя, когда наконец затеплился мрачный дневной свет, колонна остановилась возле деревни Емская Гора, растянувшейся у тонколесья. Солдаты роились в теплых домах, пытаясь растопить снег, чтобы согреть кипятком свои измученные холодом тела. Большой глоток горячего чая из самовара был нам очень кстати! Ребята пытались оттаивать канистры с говяжьей солониной, чтобы приготовить похлебку, и зажевывали мясо мороженными галетами. Меж тем некоторые из русских беженцев использовали нашу остановку в пути для того, чтобы опередить нас в отступлении и оказаться подальше от сомнительного тыла.
Через полчаса изматывающий марш был продолжен. При свете дня путь оказался немного легче. Ветер стих, погода успокоилась, оставаясь холодной, но ясной. Час тянулся за часом. Труднейшая дорога в снегах казалась бесконечной. Колонна растянулась в них больше, чем на полмили... Днем мы прошли мимо множества деревянных мельниц, наподобие тех, с которыми сражался Дон Кихот. Миновали долину, поднявшись на склон протяженного холма, с которого каждый увидел окрестности и длинную вереницу бредущего войска. В сумерках мы достигли села Шеговары, которое расположено в двадцати милях к северу от Шенкурска. Окольными путями отступления прошли мы, конечно, гораздо больше.
Село находится на реке Ваге, делающей здесь петлю около четырех миль длиной к северу и вновь возвращающейся к Шеговарам, чтобы после серии беспорядочных изгибов выйти в пятнадцати милях к селу Кица.
Шеговары были заняты частями рот C и D. Их беспокоили вражеские элементы, замаскированные под местных крестьян. Они забили топорами одного часового, а второго похитили. Накануне нашего прибытия около двухсот человек из вражеского стана тайно, незамеченными прокрались в село и только незамедлительные действия наших пехотинцев вынудили их к бегству.

[Пянда]

Column: смерть в пути
Наш полевой госпиталь по прибытии в Шеговары немедленно разгрузил сани с ранеными и разместил бедолаг в сараях и бараках. Они благополучно пережили ночной кошмар немилосердной дороги. Умер лишь местный учитель, отдавший Богу душу тихо и незаметно посреди пути... Раненые были накормлены. Они больше всего хотели, чтобы мы поскорее убрались из Шеговар (хотя бы даже ночью). Мы и сами собирались покинуть село в течение 36 часов, хотя только что прошагали более тридцати миль по труднейшей дороге. Многие плюхнулись спать в сенных сараях, даже не потрудившись снять тяжелые меховые пальто, шэклтоновские ботинки и шапки. Что творилось в селе и вокруг него, мы не представляли, поскольку спали бесчувственно до позднего утра следующего дня.
Позавтракав тушенкой, горячим чаем и галетами и обойдя наших пациентов, мы до темноты слонялись туда-сюда всю оставшуюся часть дня. Обнаружилось, что люди стали страдать от скользкой обуви. Я помню, как один из наших офицеров совершал серию замысловатых кульбиты по наледи и в конце концов рухнул наземь с проклятиями. Несколько парней немедленно получили кожу и гвозди, принявшись ставить набойки на наши арктические ботинки.
Короткий день минул очень скоро. Перед сумерками наш обоз был вновь построен в линию. Пациентов, закутанных в спальные мешки, погрузили в сани и для тепла укрыли соломой. На краю села грохотали ручные пулеметы. Для благополучного спуска с высокого берега Шеговар на лед Ваги нам пришлось приставить к каждым саням по два санитара, которые контролировали скольжение, не давая повозкам опрокинуться набок. Едва сани достигали края реки, парни возвращались наверх, чтобы сопроводить следующий транспорт. Это заняло некоторое время. И вот после этой возни в темноте наша колонна выступила в дорогу. Пехота двинулась позже, сопровождаемая беженцами и казацкой конницей, шедшей в арьергарде. Безучастная Вага, засыпанная снегом, простиралась перед нами огромным пространством...

Wood: ничейное богатство
Пройдя некоторое расстояние по реке, мы вновь втянулись в тайгу. О, эти удивительные и величественные леса Севера России! Один очевидец так описывал наш путь через них: «Несказанная недвижность, бесконечная страна очарованных чудес... Невидимые руки мастера драпировали бесчисленные сосны гирляндами и венками белых покровов, тонких плюмажей, заткавших изморозными пленками лесную глушь. Изящная и фантастическая ручная работа мороза блистала и мерцала на солнце с волшебством и яркостью, словно рождественское украшение. Мы были очарованы обильностью воздушных чудес, рожденных из пустоты, сквозь которые мы двигались, как дети, пораженные богатством зимнего убранства, вычурно заполонившего весь лес, стоящий хаотической колоннадой прямых и высоких стволов, подпирающих небо заснеженными кудрями хвои»...
Впрочем, при нашем ночном путешествии этот лес казался дикой, мрачной и зловещей местностью, чреватой скрытой угрозой и опасностью. Впереди колонны шло боевое охранение, и потому мы уверенно двигались в заданном направлении. Иногда на безлесных участках мы видели позади себя зарево пожара. Это казаки подожгли Шеговары и все военные припасы, которые мы были вынуждены оставить там. Жуткий путь между Шеговарами и Кицей был безлюден. Мы не заметили в темноте ни одного населенного пункта, пока не прибыли в деревню Выставка, расположенную в четырех милях от Кицы и в двадцати милях от Шеговар. Здесь планировалось организовать оборону местности, хотя с военной точки зрения эта позиция своим положением оставляла желать лучшего. Выставка стояла на правом берегу реки, на излучине речной петли среди плотного лесного массива и в соседстве с маленькими деревушками.
Пехота зацепилась за этот населенный пункт не столько из желания обороняться, сколько в поисках передышки, полностью вымотавшись в непрерывном марше по морозу. Русские беженцы, нагнав нас, не захотели остановиться здесь, предпочли двигаться дальше на север, барахтаясь в глубоких снегах.
Нас не надо было учить, как строится оборона. Колючая проволока встала на свое место на кольях, воткнутых прямо в снег, так как земля промерзла совершенно, а траншеи были вырыты в снегу. Замечу, что враг, в течение двух месяцев пытавшийся сломить оборону защитников Выставки, не смог этого сделать даже после сильной бомбардировки, в результате которой деревня была стерта с лица земли. Не дали результата и массированные, яростные атаки, отражаемые уверенно и стабильно.

S.R.D: жидкая пуля бьет наповал
Часть нашего конвоя выдвинулась на Кицу, достигнув ее в полночь. Напротив этого села через реку находился другой населенный пункт — деревня Игнатьевская, прозванная нашей пехтурой Игнац. Госпитальный конвой продолжил свой путь, взяв курс с большинством раненых и больных на Березник. В то же время некоторые из людей 337-го полевого госпиталя остались в Кице. Я остался среди них с приказанием охранять лошадей. Через час меня сменили на этом посту, и я отправился в большой ветхий дом, где шлепнулся спать возле моих товарищей, расположившихся ночевать прямо на полу. То, что я подразумеваю под ночлегом, на самом деле было мертвым спаньем в меховой одежде там, где обстоятельства позволили упасть и забыться. Перед этим капитан дал каждому из нас по изрядному глотку рома, который уложил нас на месте не хуже пушечного ядра. Спали мы основательно и были разбужены лишь поздним утром, чтобы взяться за разгрузку санитарных саней, прибывших с фронта.

Last struggle: мозгами наружу
Погода стояла свирепая — воздух был наполнен белым морозным туманом. Мрачный, пессимистично настроенный возчик санитарного транспорта сказал нам, чтобы мы не рассчитывали остаться в живых перед лицом врага, надвигающегося на нас в неисчислимом количестве...
Мы с напарником занялись двумя ранеными солдатами, лежавшими на санях. Перетащив первого из них, попытались поднять второго. Как только мы коснулись его, раненый начал несвязно и глухо бормотать. Прислушавшись, мы различили: «Перестаньте дергать меня за волосы!». Я взглянул на бедолагу внимательнее и увидел, что его голова по левой стороне черепа смята пулей: часть мозга вытекла и замерзла на соломе. Едва мы двинули носилки с места, как из его головы полилось снова...
Мы внесли несчастных в темную кухню дома. Первый был ранен двумя пулями «ручника», который продырявил ему грудь с обеих сторон. Эти раны представляли собой незначительные отверстия, но на спине пули dum-dum (разрывные. – А. С.) нещадно вырвали куски из его тела. Военврач Киньом наполнил рваные отверстия марлей, пропитанной жиром. Офицер, одетый в кожаную безрукавку и меховую шапку, оперировал, а я держал лампу, освещая операционное поле. Пациент находился в сознании в течение всех манипуляций с его ранами. Потом мы сняли парня со стола и определили лежать возле стены, спросив, удобно ли ему. Он ответил, что в его положении нет ничего лучше. Затем был прооперирован и второй раненый...
После полудня, пока еще было светло, меня и Микки Мида отправили в Выставку с небольшим заданием. Мы гнали по дороге с такой скоростью, на которую были способны наши пони. Выставка в тот день была тиха — враг даже не дышал в нашу сторону, хотя в воздухе витало нечто угрюмое и зловещее. И недаром! В лесу, стоявшем поперек долины, скрывалось множество снайперов, которые уже подстрелили одного из янки. Впрочем, наша миссия в Кице и обратная дорога закончились благополучно. Немного страха среди белого дня...

Holding: колонна милосердия
Смеркалось. Темнота надвигалась с той внезапностью, с какой опускается крышка гроба. Мы получили новый приказ, означавший продолжение наших военных приключений.
Множество новых раненых прибыло в Кицу в течение дня, и их было решено ночью срочно переправить в Березник. Оставалось только надеяться, что в этом пути мы не пересечемся с засадами и патрульными группами врага.
Мы миновали Вагу и погрузились в первобытный лес, следуя вниз по речному течению по пространству полей, холмов и долин. Небольшой конвой в пешем строю сопровождал транспорт, состоявший из пяти-шести саней. Безлунная ночь, благодаря снегам и неистовым сполохам полярного сияния, не была слишком темной.
После нескольких часов пути по зимнику, который мы преодолели с большим трудом, пришли в деревню Усть-Вага, стоящую на слиянии Ваги и Двины. Там находилось отделение Медицинского корпуса. Оно размещалось в двух больших капитальных зданиях возле главной дороги. Мы внесли туда раненых. Здесь ребятам дали горячего чая и подкрепили завтраком. Тот несчастный, который был столь ужасно ранен в голову (мы назвали его Пончиком), не смог насладиться этим маленьким благом, так как впал в кому.
После получасового отдыха наши пациенты были вновь погружены в сани, и мы продолжили путь. Была полночь и до Березника оставалось полпути, когда
с головных саней конвоя начали звать дежурных, шедших в хвосте этой колонны милосердия. Оказалось, что бедный Пончик, похоже, собирался покинуть нас, и его компаньон по саням находился в страшном расстройстве.
Конвой был остановлен. Мы столпились вокруг саней с умирающим, бессильно наблюдая последние вздохи бедняги. Парень, лежавший рядом с ним, умолял хоть кого-нибудь идти рядом, чтобы не провести всю ночь в одиночестве с мертвецом...
Глубокой ночью мы достигли цели, придя в отделение А нашего 337-го полевого госпиталя, что располагался в одной миле к северу от Березника. Всех, кого везли, немедленно сдали коллегам и после того, как хорошенько оттаяли в тепле, с удовольствием закусили и завалились спать"...

[Пянда]

Еще один смачный отрывок в авторском переводе Алексея Сухановского. Это страницы из книги Дороти Йорк "Романс роты А", суммировавшей под единой обложкой живые впечатления и свежие воспоминания американских ветеранов войны в Северной России из роты А 339-го пехотного полка армии США.


"В начале января
Наступление было отмечено небольшим празднованием, не вписавшимся в общепринятые рамки «большого застолья» и кульминационным моментом торжественного обеда был совершенно реальный пирог с персиками, который был для нас неслыханным деликатесом и потому достойным анналов истории роты «А».
Она целиком квартировала в деревнях округи Усть-Паденьги и регулярно несла охранно-караульную службу на заставах. Мы продолжали свою службу на аванпосте в Нижней Горе, а также в течение короткого времени находились в небольшом селении Осиново. Враг находил средства, чтобы держать нас в напряжении. Правду говоря, наше положение было довольно сомнительным. Второго и пятого января боло обстрелял Нижнюю Гору, но обошлось без жертв. Восьмого числа противник осмелел еще более и группа из семи человек напала на нашу заставу в три часа утра. Боло были одеты в белый камуфляж и сумели подойти совсем близко, прежде чем наши часовые открыли огонь. Рядовой Мозес застрелил одного из солдат вражеского патруля прежде, чем вся группа сумела скрыться в снегах.
Нас снова обстреляли 16 января и на следующий день случилась еще одна перестрелка, не имевшая никаких последствий. Ни один из этих огневых контактов не был существенным и показался сущей «формальностью» в общении с врагом.
Генерал Айронсайд, подполковник Грэхам (Graham) и подполковник Шерман 18 января произвели смотр нашим войскам, во время которого капитан Одъярд (Odjard) был награжден Военным Крестом.
Эти события имели место в начале января. Последовавшая за ними цепь эпизодов связались для нас в непрерывное семидневное сражение, которое стоит отдельного описания. Это один из ключевых моментов в истории роты «А» на Севере России, поэтому стоит более подробно описать нашу диспозицию на момент начала упорного сражения.
До сего времени мы продолжали вести партизанскую войну, представлявшую собой опасный флирт с мобильными подразделениями врага, которые курсировали вокруг контролируемых нами селений, нападая, обстреливая и активно барражируя в лесах без четкого плана и комплексной задачи с обеих сторон.
Наше преимущество заключалось в том, что мы сумели закрепиться на взятой территории. Теперь этот период исчерпывал свой ресурс. У врага появились определенные намерения, желания и силы, чтобы двинуться на нас с юга. За прошедшее время боло сумели провести эффективную подготовку к артиллерийским нападениям посредством разведки наших позиций мелкими дозорными группами, а кроме того собрать в кулак реальную армию из примерно пяти тысяч штыков. У противника было пять-шесть дальнобойных орудий, не говоря уж об автоматических малокалиберных «пом-помах», выпускающих кряду целые очереди снарядов. Пушки большевиков были гораздо более дальнобойными, чем наша полевая артиллерия. Нам было практически нечего противопоставить им.
Мы удерживали полоску земли, которая вдавалась во вражеские владения, опираясь на гарнизоны трех деревень: Нижняя Гора располагалась на правом фланге и была самой дальней в этом раскладе, Усть-Паденьга — на левом фланге и Высокая Гора, стоявшая немного в тылу и здесь группировались наши основные силы.
Между Нижней Горой и Верхней Горой, из названий которых видно, что селения оседлали вершины местных холмов, протекает небольшой приток Ваги, имеющий отлогие берега. У этого места не было никаких особых преимуществ, зато имелись неудобства, которые в сумме никак не отражались на нашем тактическом плане или наших намерениях в этом районе. Просто так вышло: случайное стечение обстоятельств.
Наши укрепления здесь состояли из проволочных заграждений, блокгаузов, дагаутов-блиндажей и бомбоукрытий. Инженеры расчистили пространство в несколько сотен футов от позиций, что позволяло визуально контролировать впереди лежащую местность. Наша артиллерия состояла из четырех орудий: двух обычных полевых восемнадцатифунтовок с канадскими пушкарями при них, одним 37-миллиметровым орудием, называвшимся по старинке «однофунтовкой», с русской прислугой и одним «пом-помом», с которым управлялись казаки. Здесь важно отметить, что их позиция и силы на тот момент были неизвестны и артиллерию казаков приняли за еще два полевых орудия канадцев. Полноценность казацких пушек во время сражения должна оцениваться с учетом этого факта.
Рота «А» в это время насчитывала 264 человека и к ней были придано подразделение казаков, а также восемь или двенадцать канадцев — все, чем мы располагали против пяти тысяч большевиков. Добавьте ко всему этому нашу удаленность на 27 верст от базы в Шенкурске и тогда, вероятно, можно будет в полной мере осознать ту роковую ситуацию, в которой оказались наши силы в течение четырех дней, удерживая эти позиции под бешеным напором атакующего врага...

Семидневное побоище

Первый день
Четвертый взвод под командованием лейтенанта Мида 18 января был сменен вторым взводом в Нижней Горе. Враг, приведший свои силы в полную готовность, в 6.30 утра 19 января 1919 года начал крыть по нашим позициям шрапнелью и фугасно-осколочными гранатами. Артиллерийский огонь велся совершенно точно, с полным знанием нашей диспозиции, коммуникаций и даже линий телефонной связи, идущих в наш тыл. Наши укрепления подвергались снарядным ударам методично, одно за другим, системно и осознанно. Так работает с противником старый и опытный фехтовальщик, филигранно срезающий клинком пуговицы с пальто своего оппонента до тех пор, пока одежда не упадет с него совершенно, оставив унизительно голым в смертельной опасности. У нас было совсем немного времени, чтобы посмотреть на это проявление мастерского навыка ковырять пушками нашу оборону, так как после получасовой артиллерийской подготовки вражеская пехота пошла в атаку на Нижнюю Гору, будучи полностью готовой к этому решительному броску. Преимущество врага заключалось в подавляющем числе людей и идеально белом камуфляже маскхалатов, эффективно скрывавших боло на фоне свежих январских сугробов. Кроме отличной экипировки противник был вооружен пулеметами и автоматическими малокалиберными пушками. Мы были ничем против этой многочисленной силы: сорок пять солдат под началом лейтенанта Мида. Мы не сумели предвидеть скрытного подхода большевиков к нашим позициям и наше удивление было прологом к трагическому осознанию свершившегося.
Лейтенант Мид о тех жутких минутах сдержано и все же красноречиво поведал в своем отчете: «Я проснулся от разрыва вражеского снаряда над крышей моей штаб-квартиры и немедленно бросился на нашу передовую позицию, которую занимали двадцать моих солдат.
Один из моих сержантов, Кернан, с частью солдат находился в тылу деревни для арьергардного прикрытия нашего отступления на случай необходимости такого шага. В следующие полчаса последовала потрясающая артиллерийская бомбардировка, пахавшая наши основные позиции. Мы лежали в передовой линии и видели перед собой длинную пехотную цепь солдат в восьмистах ярдах. Они находились слишком далеко, чтобы быть опасными для нас, так что из желания навредить мы просто дали по врагу несколько прерывистых пулеметных очередей.
Мы были в таком ожидании до той поры, пока один из наших часовых на левом фланге не прибежал с кошмарной новостью, крича на ходу, что в овраге прямо перед нами враг кишмя кишит. И в этот момент я увидел, что прямо перед нами с трех сторон селения из снега дружно, враз и совсем близко встало несметное число боло, полностью одетых в белое. Я сразу понял, что наша позиция безнадежна. Немедленно связался с капитаном Одъярдом по телефону и сообщил ему о ситуации. Вопросом минуты было сняться с места и начать отход под прикрытием огня нашей полевой артиллерии».
В это время в штаб-квартире тоже происходили драматические события. Высокая Гора и Усть-Паденьга, еще не видя пехотных цепей врага, уже подверглись сильной артиллерийской бомбардировке, которая вначале прошлась по Нижней Горе волной стального огня, первоначального ошеломления и смертельного риска. Капитан Одъярд уже вполне серьезно приготовился к отражению пехотной атаки боло, но доклад лейтенанта Мида обрисовал нависшую угрозу совершенно четко и ясно. Проблема, которая стояла совершенно конкретно предполагала осуществление двух существенных решений. Первое состояло в том, чтобы прикрыть опасное, но необходимое отступление американской пехоты из Нижней Горы и этого можно было ожидать в любое мгновение, потому что кризис там нарастал неукротимо. Второе заключалось в потребности защитить саму Высокую Гору от возможных фланговых ударов. Эти меры нужно было принять в срочном порядке и своевременно, чтобы эвакуировать силы из Нижней Горы на исходе утра, приведя оборону в полную боеготовность.

[Пянда]

Чрезвычайная ситуация складывалась следующим образом. Одно канадсое орудие было поставлено так, чтобы прикрыть дорогу, по которой будет двигаться четвертый взвод. На правом фланге второй взвод направлялся к лесу. Пехотная цепь располагалась здесь же. Что касается левого фланга, то капитан Одъярд, едва приняв тревожное сообщение от лейтенанта Мида, позвонил в Усть-Паденьгу и отдал два распоряжения молодому капитану, командовавшему казаками и обороной селения в целом. Первый приказ отсылал взвод солдат к Нижней Горе для флангового удара по врагу и помощи отходящим силам. Второй приказ ставил русскому капитану и его людям задачу любой ценой удерживать Усть-Паденьгу, пока не поступит разрешение на отход. Хотя эта застава еще не подверглась нападению пехотинцев боло, она, несомненно, находилась в самой вражеской пасти, являясь после Нижней Горы следующей целью неприятельского натиска. Однако, молодой капитан приказы Одъярда истолковал и выполнил по своему, поэтому результаты были соответствующими. Тем временем положение четвертого взвода становилось все более драматическим. Лейтенант Мид позже так описал его в своем рапорте.
«Все это время нам удавалось сдерживать вражескую цепь огнем винтовок и пулеметов. Но как только пехотная волна боло откатывалась с одного фланга, следующая стремительно нажимала на нас с другой стороны. Мы держались на позициях максимально долго, насколько хватало сил, но горстка солдат рядом со мной, справа и слева от меня была почти вся изранена.
Одному из моих надежнейших людей, капралу Виктору Штиеру, управлявшемуся с пулеметом, пулей пробило челюсть. Но он не оставил позиции и только сдержанно спросил, что ему делать. Я крикнул ему: «Снимай пулемет и, если возможно, отойди в наш тыл». Едва он начал возиться с оружием, я начал собирать немногочисленных солдат, чтобы начать организованный отход.
В эту минуту враг бросился на нас снова. Мы не могли убежать из деревни вдоль по улице, так как противник уже ворвался на ее окраину и простреливал ее насквозь — отход вдоль по единственной улице стал стопроцентно смертельно опасным. Пули веерами искали нас на ней. Пулеметы боло буквально подметали землю, свинцом раздирая утоптанный снег. Единственной здравой альтернативой в этом жутком положении было бегство деревенскими задами, через сараи, бани, поленницы и какие-то хозяйственные постройки. При этом на ходу нам приходилось цепляться едва ли не за каждый угол, чтобы огнем отвечать наиболее назойливым стрелкам боло. Уличный бой грозил затянуть нас в свой капкан, поэтому мы решительно двигались от строения к строению, огрызаясь выстрелами и торопясь покинуть деревню, готовую стать сначала ловушкой, а потом и бойней.
Снег на задах крестьянских домов был ужасен — мы безнадежно тонули в нем по пояс. Каждый шаг в сугробах был кровав и трагичен. Каждый ярд стоил нам крови — наши товарищи один за другим падали ранеными или мертвыми. Помочь им было совершенно невозможно, поскольку каждый в той ситуации был вынужден бороться за свою жизнь. Все решали мгновения и игра случая. Каждый из тех, кому повезло, мог легко остаться там навсегда.
Яростно отстреливаясь и истекая кровью, мы перебирались от дома к дому, в конечном счете выбравшись на окраину Нижней Горы. Здесь мы соединились с остальными нашими товарищами по взводу, которые были чудом живы и невредимы до сих пор.
Мы отчаянно дрались, пытаясь удержать гребень холма, но враг накатывал по нашим следам сотнями и наши усилия были действительно потугами обреченных. Вспоминая этот последний для многих парней бой, я четко помню, как капрал Джузеппе Де Амикис пытался остановил вал вражеской пехоты. На нашем правом фланге перед селением были хороший обзор и позиция. В эту отчаянную и решительную минуту капрал схватил свой ручной пулемет Льюиса и бегом бросился туда, чтобы залечь в снегу и открыть свирепый огонь в упор по двигающейся к нему цепи врагов.
Во время этого осатанелого боя обреченных взвод казаков был послан из Усть-Паденьги к нам на подмогу. Едва они подошли, их командир получил ранение, отчего казаки впали в дикую панику и в жутком беспорядке удрали, бросив нас на произвол судьбы.
В критический момент русские белогвардейцы бросили нас, бросили поле боя. Капитан Одъярд остановил бегство наших союзников и, образумив, отправил обратно, но когда эти люди все-таки вернулись, было уже слишком поздно чтобы помочь раненым или вернуть убитых.
Мы остались перед выбором наверняка погибнуть на месте или попытаться отойти через речную долину, укрытую глубоким снегом. Мы надеялись, что наша артиллерия, понимая боевую обстановку, прикроет нас на открытом месте точными залпами, не давая врагу спокойно расстрелять наших парней в спину. Кроме того, мы несли потери от снайперского огня из леса на обоих флангах. Настала минута, когда мы, доверившись своей доле, начали мучительное отступление, ковыляя по низине, потонувшей в сумасшедшем снегу. Я никогда не забуду этот ужасный марш смерти.
Мы сошли в снега речной долины, сразу же погрузившись в них по самую талию. Пришлось буквально плыть, задыхаясь, обливаясь потом, внутренне стекленея от ужаса, когда пули ворошили сугробы вокруг и густо свистели в морозном воздухе. Казалось, мы вязли в этих снегах, как мухи в сметане, как изюм в манной каше. Белая топь, снежное болото...
Если человек падал в этот толстый саван русского поля, то он уже не подымался из него. Остановившийся передохнуть наверняка становился отличной мишенью для боло, которые яростно стремились пересчитать нас выстрелами своих винтовок и пулеметов. Многие из дафбоев канули в снег навсегда — больше мы никогда не видели тех парней из нашей роты. Что с ними стало? Если русские и похоронили их, без вести павших, то, видимо, не в промерзшей на полтора метра земле, а попросту спустили под лед реки: гуд бай, янки — вода все спишет...
Нам потребовалось двадцать минут, чтобы пересечь эту жуткую долину смерти, где пули били нам в спины, наповал опрокидывая в снег. Но эти двадцать минут на самом деле были вечностью»...
Там, где две дороги от Усть-Паденьги и Нижней Горы соединяются в проселок, отходящий от Высокой Горы, враг атаковал сильнее всего и наши потери в этом месте побоища были самыми страшными. Нажим противника развернулся фронтом на Высокую Гору, напирая и на Y-образный перекресток, где несколько наших солдат оказались под огнем с трех сторон. В этот отчаянный момент капрал Де Амикис вновь лег за пулемет, чтобы замедлить натиск боло. Солдатский подвиг очевиден, но этот акт жертвенного сопротивления был неспособен остановить лавину вражеской пехоты: рукой невозможно остановить течение целой реки. Но отважный капрал попытался. Он мгновенно попал под прицельный огонь и был убит на месте. Когда Де Амикис упал, сержант Кернан подбежал к товарищу, полагая, что тот ранен и ранение не фатально. Но едва он наклонился к бесстрашному итальянскому ветерану, то увидел, что тот мертв, как срубленное дерево... Сам Кернан был тяжело ранен, но продолжал бодрить своих парней и управлять их огнем.
Немногие из оставшихся в живых были лишь тенью расстрелянного четвертого взвода. Семь человек осталось из сорока пяти, схватившихся утром с врагом в отчаянном и кровавом бою. Ужасная резня в снегах продолжалась целых три часа.
Большевистская армия разлилась вокруг Высокой Горы, словно наводнение, едва не окружая нас, и мы едва сдерживали ее только непрерывным огнем наших орудий, пулеметов и винтовок. Посреди этого пагубного отступления и отчаянного сопротивления Усть-Паденьги и Высокой Горы лейтенант МакФэйл искал командира роты: «Я сказал сержанту, что надо что-то предпринять и вывезти раненых на санях. Иначе бедолаг добьют штыки или мороз». Капитан был не против такой инициативы, поэтому лейтенант прыгнул в сани и в сопровождении сержантов Эдварда Тромбли, Фреда Ниса, Томаса Рэппа и рядового Эрнеста Куны отправился на помощь несчастным товарищам. Эти пятеро вновь попали в долину смерти, по которой смерть по-прежнему алчно шарила своими стальными пальцами снарядных осколков и пулеметными метлами. Эти люди вновь пошли назад, почти в самые руки врага, в ту проклятую низину, где раненые и убитые лежали в мертвом ожидании исхода. Пошли, не зная, придется ли им вернуться назад или так же упасть в роковой снег января и остаться в Северной России навсегда. Чудо, что пятерке отважных удалось по максимуму обшарить долину, собрав найденные трупы и погрузив раненых, и невредимыми вернуться к основным силам роты.
Тем временем механик Элвин Хорн добровольно отправился по рискованной устьпаденьгской дороге, чтобы доставить боеприпасы сражающимся казакам и на Y-образном перекрестке обнаружил множество раненных товарищей, заколебавшись между двумя ипостасями солдатского долга: довезти патроны и спасти истерзанных людей. Наконец, под огнем Хорн быстро добросил боеприпасы к месту назначения и моментально вернулся за ранеными, надеясь, что вражеские пули густо крывшие вокруг, не тронут его.
Около одного часа пополудни враг под покровом леса проник в наш тыл с правого фланга и обрушился всей огневой мощью на Высокую Гору. Несколько снарядов нашей артиллерии привели эту громкую инициативу противника к молчанию — враг, видимо, отступил.
Короткий зимний день заканчивался, погружаясь в быстро густеющие сумерки. Неприятель отступил. Артиллерийская бомбардировка стихла. Темнота опустила величественный занавес на первую сцену большой трагедии.
Наши потрясающие потери теперь стали доступны подсчету. Четвертый взвод был фактически истреблен полностью. Два спасательных рейда под огнем позволили отыскать в долине смерти четырех убитых и пятнадцать раненых, некоторые из которых были при смерти. Среди трупов, подобранных на «но-манс-лэнде» были два капрала — Август Ричи и Джузеппе Де Амикис (August Richey and Guisseppe De Amicis), а также двое рядовых — Фрэнк Скруггс и Ральф Патрик (Frank Scruggs and Ralph Patrick). Среди раненых, но живых — сержант Кернан, капралы Леман и Штиер, рядовые Ли Билдет, Кларенс Кук, Клиффорд Хогтон, Дэниэл Мур, Нельсон Оверхолт, Уильям Поддиг, Честер Рид, Рекс Райс, Сэм Сэлтер, Джордж Смит, Барли Типл и Стюарт Уэст. Кроме того, во время последнего нападения из леса в Высокой Горе был ранен сержант Тромбли, а механик Хорн с рядовыми Ричардом Дэвисом и Честером Ван дер Лааном получили контузию.
Той ночью семнадцать солдат роты «А» навсегда пропали без вести.
И теперь русский капитан со своими немногочисленными казаками был приказом отозван из Усть-Паденьги, которую он безупречно удерживал с непрерывным боем в течение всего дня. Селение было полностью оставлено врагу, а наши силы отошли. Обе заставы округи теперь были сданы противнику после упорного боя, и теперь мы были должны удерживать нашу последнюю позицию в этом районе — деревню Высокая Гора.
Вместе с нашими ранеными и мертвыми мы смиренно и ожесточенно ждали наступления утра. Ночью пришло подкрепление, усилившее нашу огневую мощь и вселив некий душевный комфорт: только мерзлый пень не мог бы почуять ничего при виде отряда канадцев во главе с лейтенантом Джей Д. Уинслоу, прибывший к нам из Шенкурска с орудиями и санным обозом боеприпасов. Эта подмога не была сильна числом, но зато мы не чувствовали себя брошенными на произвол судьбы — доблестные товарищи по оружию появились здесь как раз вовремя.

[Пянда]

Второй день
Ночь незаметно перешла в день, но утро принесло нам совсем немного надежды. Ротный мартиролог пополнился еще двумя фамилиями: Джордж Смит и Виктор Штиер, получившие смертельные ранения, скончались на наших руках 20 января 1919 года. Но у нас все же была одна причина для радости. Чуть свет вернулись двое наших солдат, числившихся на тот момент в числе девятнадцати missing in action. «Пропавшие» парни блуждали на морозе всю ночь, их руки до локтя и ноги до колен были мерзлыми, как лед, но солдаты были несказанно рады, что сами они не остались целиком лежать окоченелыми колодами в русском снегу: живы и вернулись!
У них было что рассказать нам, пытавшимся и тогда и после восстановить всю полноту трагедии. Огненная одиссея двух пехотинцев выглядела потрясающей. Когда оставшаяся часть четвертого взвода покидала Нижнюю Гору, двое солдат — капрал Джеймс Бурбридж и рядовой Питер Вайренга (Corp. Burbridge and Pvt. Wierenga) — остались в неведении маневра и остались в деревне одни. Когда враг вошел в селение, кроме этих двух здесь были только те, кто был убит при обороне и при отступлении. Ребята оказались в безвыходной ловушке, одни среди боло. В эту минуту вдруг появилась старуха из числа местных жителей, неведомо как проникшая в родную ей Нижнюю Гору. Бабка пожалела солдатиков прекрасно понимая, что их ждет. Не мешкая ни минуты она затолкала их в туалет своего дома. Это укрытие, вероятно, не было достаточно надежным, чтобы в течение долгого времени скрывать двух дафбоев, но ничего ситуация не предлагала. Янки воспользовались этим шансом.
Случилось именно то, чего они так опасались. Большевики заполонили дом, как и прочие другие избы деревни. Один из солдат противника, держа в руке винтовку со штыком, дернул дверь туалета, в котором прятались американцы. Поскольку дверь не открылась сразу, боло решил подождать возле сортира, но в это время дверь распахнулась, и капрал Бурбридж сбил с ног человека, оттолкнув штык и одновременно выстреливший ствол. Мгновенно опрокинув фонарь, отчего наступила полная тьма, оба американца прыгнули в окно, вышибив переплет рамы, и во внезапной темноте и страшной кутерьме бросились прочь, приняв вправо от заставы по направлению к лесу и болоту.
Здесь капрал и рядовой оставались весь день и всю ночь бродили в зарослях, согреваясь движением, так как температура воздуха упада до 42 градусов ниже нуля. Наконец, ночью солдаты нашли знакомый им ручей, который протекал как бы по диагонали между форпостом и базой, и вскоре пришли в Высокую Гору. Ребята вне всяких сомнений нуждались в медицинской помощи, и их как раненых отправили в госпиталь с первым же санным обозом.
Мы напрасно ждали еще семнадцать человек, считавшихся пропавшими без вести в тот день. Надежда увидеть их живыми постепенно таяла, как снег на полу крестьянской избы. Ожидание было напрасным. Эти семнадцать парней умерли, и с тех пор ни одного известия об их судьбе не пришло из Северной России. То, что они погибли — вне сомнения, но это все, что мы знаем об этих семнадцати человеках, чьи имена в один день пополнили мартиролог роты «А»: рядовой первого класса Уильям Картер, рядовой первого класса Джозеф Квенк (из пулеметной роты), рядовой первого класса Джон Мэннор, рядовой Альфред Хатчинсон, рядовой первого класса Стиллмен Дженкс, рядовой Стэнли Ковальски, рядовой Макс Куровский, рядовой Чарльз Кассрэт-младший, рядовой первого класса Стюарт Мактэвиш, рядовой Уильям Мартин, капрал Эдвард Пейтон, рядовой Рассел Пот, капрал Альберт Раушенбергер, рядовой Линдси Резерфорд, рядовой Арчи Рассел, рядовой первого класса Лео Сэджнэдж и рядовой Эдсон Уильямс (William Carter, Joseph Cwenk, John Hannon, Alfred Hutchinson, Stillman Jenks, Stanley Kowalski, Max Kurowski, Charles Kussrath, Stewart McTavish, William Martin, Edward Peyton, Russell Poth, Albert Rauschenberger, Lindsay Retherford, Archie Russell, Leo Sajnaj and Edson Williams).
Итоговые потери 19 января все же пополнились еще двумя бедолагами и количество убитых достигло двадцати пяти человек. Капрал Уильям Леманн умирал от ран в течение четырех дней и скончался 23 января 1919 года в Шенкурске. Рядовой Кларенс Кук протянул дольше, прожив больше месяца и 23 февраля 1919 года все-таки умер в госпитале Архангельска. Двадцать пять безвозвратных потерь с летальным исходом, включающих и наших ребят, павших без вести, усугублялись двенадцатью раненными солдатами роты «А», кроме того еще три человека были контужены близкими взрывами снарядов.
Едва стало возможно, несмотря на жуткий мороз, 20 января мы отослали наших раненых в госпиталь Шенкурска. Трупы солдат были также отправлены в городок для захоронения. Колонна саней, груженых урожаем войны, отправилась вдаль, оставляя после себя резаный, как рана, след полозьев, и вскоре скрылась из виду: с глаз долой. Это случилось незадолго до того, как мы точно также должны были пройти этим же белым путем — тихо, безмолвно, со страданиями и с жатвой смерти на руках.
Вражеская артиллерия вновь подала свой грозный голос вскоре после восьми часов утра. Снаряды не заставили себя долго ждать, принявшись искать себе кровавую поживу. Они били в мерзлую землю один за другим, монотонно и методично весь день. Смертельная точность артиллерии, работающей по крошечному пятаку селения была совершенно очевидна. Мы вели яростную перестрелку из пулеметов, дополненную поединками снайперов, искавших себе поживу на поле боя из укрытий. Так как вчерашняя пехотная атака потерпела неудачу или, по крайней мере, была неэффективной и расточительной, то сегодня боло решили попросту сдуть нас с позиций артиллерийским штормом. Мощные взрывы гремели с такой частотой, что будь они немного точнее, наша оборона превратилась бы в мерзлую пыль и грязные брызги со щепой.
День клонился к вечеру Многие из солдат явно нуждались в отдыхе — нервы ни у кого не были железными. Непрерывный артобстрел и хищный огонь снайперов держали людей в постоянно напряжении, при котором нужно было контролировать ситуацию, быть начеку и остерегаться коварства вражеской пехоты, которая могла вновь пробраться, прячась в глубоком снегу. Один из солдатских дневников запечатлел главный итог дня: «Все на месте. За трое минувших суток мы имели суммарно только шесть часов сна». Но это было только началом.
День прошедший в охране аванпоста, хозяйственных заботах и в несении караульной службы был изнурителен еще и по причине глубокого снега, хотя к вечеру атака большевистской пехоты так и не состоялась. Ночью пришла почта, принесшая нам новости из мирных городков Мичигана. Мы читали письма вслух и домашние вести странно звучали в напряженном воздухе фронта. Но все же это было приятно. Вражеская артиллерийская бомбардировка, несмотря на свое упорство и тяжесть, стихла, так и не принеся нам вреда..."




Немногим дафбоям лейтенанта Мида было суждено добежать до этого моста под пулеметным огнем в спину...

[МВП]

И даже в том случае когда они делают в итоге стране "хорошо" (ФРГ, Япония) многие люди их искренне ненавидят

Хорошо ет среднесуточная температура 450градусов по цельсию в крупных городах ? Может нам тоже пора кому нить хорошо сделать  А то куда ни посмотришь всем плохо . Как об стену размажут , становится хорошо . До некоторых пор .

[SolovyevAndrej]

У кого ни спрашиваю,  никто не знает.  Один даже сказал , что может это враньё ...
Вот адекватное видео  .
Вствьте правильно,  с телефона теперь неполучается ..
Мы должны помнить и рассказывать детям , что нет у нашей страны друзей , все только и ждут чтоб урвать себе кусок ...
https://youtu.be/4NeKmWwIen4?si=1WfZAFiIN_G0zKXV

[logza]

Вствьте правильно,  с телефона теперь неполучается ..

[SolovyevAndrej]

Спасибо!

[петрович51]

Вот и разгадка. В 60-ых годах, нашел наган в поле. По картинкам в книгах, определился как "смит-вессон". Ну  и дорога, по которой шли войска из Котласа на Шенкурск, Ходжи Мурата, недалеко проходила. Даже, по слухам, местные мужики, имевшие лошадей, подрабатывали, занимались извозом.

[logza]

В 60-ых годах, нашел наган в поле.

Пацанами много находили оружия,наган тоже находили,но в самом городе,где раньше казармы были,весной на реке было целый ящик патронов нашли,на гильзе была надпись винчестер,пули свинцовые,без оболочки,сперва по штучно в костёр кидали,потом в банку наклали и в костёр,в остатке весь ящик в костёр пехнули.А пушки времён гражданской войны до сих пор лежат в наших болотах.

[водолей]

Приобщился к истории малой родины.  Давали книгу про Павлина Виноградова, как интервентов изгоняли с севера.
Сколько крестьян пострадало, а олигархи местные сразу продались англичанам. С ними и бежали на кораблях.
Что то напоминает из настоящего времени.

[петрович51]

водолей, а вся история  Севера, это кровь лилась. Начиная с колонизации Новгородом и Ростовом. Потом и их Москва подмяла. "Историки", про Ивана Грозного, что только не написали. А наверное ? Было самое счастливое время, для жителей. Даровал самоуправление. А при Петре первом ? Смольная повинность.Всех в лес загнали, смолу гнать. Что пахать и сеять, не было времени. Можно найти переписи населения. Сколько "сгинуло" народа и сбежало с обжитых мест, во время его правления ? Был небольшой "перекур". Потом гражданская...коллективизация...ВОВ. Ужас

[лесник 83]

а вся история  Севера, это кровь лилась.

Упустил, Петрович, ещё один эпизод истории севера- нашествие поляков в 1600-е годы. В нашей округе есть ручей, (овраг) с названием "Рязанов". А по материалам местного краеведа Тунгусова его подлинное название "резанов"- поляки скидывали побитых людей в него.

[Samstan]

местного краеведа Тунгусова

Больше похоже на моветворенне когда словам или названиям раннего происхождения придается другое значение, позднее. По типу что Галлию заселили галичане сподо Львова так она и пошла Галлия.
Сомневаюсь что в те годы слово /резати/имело такое значение какое накопал краевед, скорее нашёл удобное обьяснение. Ведь /рязь-ан/ ищется как топкое место.
Вообще в 90-е много развелось краеведов и историков, соответсвенно и шарлатанов в этом деле.

[петрович51]

Samstan, ты и в этой теме.
"А баба-яга против". 

[лесник 83]

Samstan, ты и в этой теме.
"А баба-яга против". 

Наверняка его Samstan, фамилия оканчивается на "-ский" и не дай бог "Лисовский", чьи лихие отряды бродили по северу. Возможно что его пра-пра-дед после разгрома отрядов даже вынужденно осел и ассимилировался в с. Ляховское. После чего "эмигрировал" в вологодскую область, в тепле же легче трепать языком. Заметь, не сказал про него: вошь тепло любит.
http://www.emezk.ru/catalog/religion/doc/115

Селение у нас не такое уж большое как Емецк, что в 200км, чтоб так быстро найти описание тех лет. Но берег Рязанова ручья река обмывала весной, кости человеческие видать, захоронение было.